Бывает и такое; когда если плохо.
Когда очень плохо. Когда так плохо, что хуже уже и не бывает.
В такие минуты, казалось бы, ничто не может радовать — хоть вставай, иди, беги, вскачь пускайся, может быть,
и назад ни в коем случае не возвращайся.
И жизнь не мила, и рассвет далёкий не радует.

А бывает ещё хуже. Гораздо хуже. До того хуже иногда бывает.
Просто неимоверно тяжело и невыносимо плохо, да ещё и по всякому. И так бывает.
Так плохо — хуже некуда.
Вой не вой — ложись ли, падай. Лучше уже никак тебе не станет!


И вот тогда,
в такие минуты,
я кулаки сжимаю — иду, и кую себе деньги!

Ёжички, они ведь такие. Совсем как люди.
Местами добрые, мягкие, с тёплой волнистой шёрсткой. Особенно где-нибудь на животике или подмышками.
Такие проказники; только и ждут, кто бы их по пузу ласково почесал. Да за ушками нежно погладил.

А в другой раз, и на дороге им лучше не попадайся; иглами готовы любого испепелить.
Подойти близко к ним уже страшно — только из-за прочного укрытия можно осторожно за ними наблюдать.
Попробуй вот в такие минуты под брюшком у него потрогать.
Ершиться сразу начинает; ругается, рогами хмуро водит, грудь раздувает и землю копытами роет.
Разные коренья из глубины на поверхность выворачивает.
Глазки свои поросячьи исподлобья на тебя уставит и свирепо сверлит ими, тыкает в тебя — как можно ядовитее
ужалить под кожу норовит.
Ну, разве не люди?!


Хотя, в основном, ёжички больше в теплоте и участие нуждаются. На тропиночке в лесу где-нибудь сидят и ждут.
Трепещат аж, в ожидании.
А чуть подмышками гладить ему начнёшь. Или пальцами проведёшь по густой, упрямой, взъерошенной холке;
глазки сразу свои как шельма закатит, замрёт, и дрожит весь от мелкого удовольствия.
Аж, язык слюнявый изо рта вываливается.

Ну, кто вот скажет — что ни человек?!

Жить можно необыкновенно интересно и каждый раз по-разному;

Стать например национальным героем или просто улететь в открытый Космос. На Альфу-Центавру!
Жениться там на британской королеве и высадиться потом со всем своим многочисленным коронованным
потомством на бесчисленных Андалузских островах.
Или даже скопить много богатств; действуя на всех океанах сразу, во главе флотилии безжалостных,
сомалийских пиратов. Открыть потом банк и ссуживать деньги.

А можно жить совсем по-другому; кашляя и кряхтя, постепенно осыпаясь по всему стонущему телу,
золотистыми, псориазными бляшками.
Принимать пищу через катетер и искусственную почку. И дышать сквозь многоступенчатый клапан чистейшим
атомарным кислородом, находясь под капельницей в условиях высокогорной барокамеры.
Никогда не снимать с себя шейный воротник и скелетную вытяжку, на базе шины Белера, грузами различной
величины и с закрытой репозицией бесчисленных обломков кости в области малого и большого таза.

Жить и творить в гипсовой лангете. При постоянном режиме принудительного вывода содержимого правого
желчного пузыря через резиновые шланги сразу за пределы больничной палаты.

Т.е. одним словом; Жить долго, ярко, и чрезвычайно интересно!

Вся наша щедрая жизнь не скупится на жалкие разочарования. Или наоборот; я уж и не знаю, как будет правильнее.
Соберёшь чемоданчик: носочки положишь, маячку, пару трусиков, что бы было, что сменить в дороге.
Рубашечку туда бросишь, колготочки, свитерок вязанный потеплее, на всякий случай, что бы всё как-то
под рукой у тебя было. В гости если вдруг позовут, или куда просто выйти; костюмчик обязательно,
запоночки, галстук, и носовые платочки.
Ну, вроде думаешь, ничего не забыл. И сидишь уже терпеливо на чемоданчике, событий соответствующих ждёшь!

А самолёт-то, оказывается, туда уже отменили.
И поезда давно не ходят.
Там льют сейчас дожди, оползни и всё вокруг окончательно затопило. Даже спасатели добраться на вертолётах
туда не могут.

Вот и думаешь; повезло тебе, или сплошные несчастья на твою голову!

Или вот возьмём по-другому.
Сидишь; и колбаску хорошую кружочками нарезаешь. И каждую колясочку вокруг на газеточке раскладываешь.
А колбаска на самом деле очень хорошая, качественная, и от неё дух идёт колбасный.
И она, разумеется, не крошится.
Ножичек так и струится по телу колбаски.
А она длинная, и всё никак не кончается.
Думаешь; ну и ладно, пусть — не жалко, хоть раз в жизни от всего пуза наемся!

И вот так всегда!
Чем бы так всё хорошо не начиналось, обязательно жди подвоха;
Или поезда совсем туда не ходят, или на самом интересном месте неожиданно разбудят!

Всем ведь нам хорошо известна сказка про Колобка. Но, не все помнят, чем она тогда закончилась.

Колобку пришлось недолго вести свой разнузданный, бесцельный и бродячий образ жизни.
А ведь чего он только не успел за свою короткую жизнь. Где он только не побывал.
Но, одного «круглая голова» не ведал; работать, как всегда не желал.
Вот и доигрался.
Сколько ниточке не вейся, а объективная реальность быстро затянет финальный свисток вокруг любой шеи.

Как говорится, что посеешь однажды, или сбежав, не выдержав может быть, не выполнив своего долга,
бросив всё, не доиграв последней пьесы, так и пожнёшь потом сполна полной ложкой горького дёгтя!
А сеять вообще не станешь, поленишься, то и совсем без головы останешься.
Тобой же, пустая голова, самим при первом случае и закусят!

И вот здесь, а об этом прямо надо сказать, на примере несчастного Колобка, всем нам ясно даётся понять;
Что бесцельная, неопределённая, весёлая может быть по началу, ночная жизнь, а затем и связанная часто
с определёнными, всегда жизненными неудобствами, полная алкоголя и на первый взгляд лёгких наркотиков,
а затем и откровенной, ничем неприкрытой, голой проституцией, неизбежно приводит головастых юношей к
закономерному финальному свистку.

А если уж и рак на горе свистнул, то это, пожалуй, скорее всего надолго. Я так думаю.

У меня есть один очень старый, старинный можно сказать, приятель; Дружок, корефан и хороший товарищ.
Я дружу с ним ещё со стародавних времён, когда дружба познавалась исключительно — ввяжется он за тебя
в драку? А не по марке и статусу автомобиля.
Человек старой закваски, в самом рассвете жизненных сил; Стройный, подтянутый, моложавый всегда, будто юноша.
В нём столько мальчишеского задора и молодости — ну, сорванец ведь ещё, да и только.
Он даже смеяться если начнёт, точно как маленький ребёнок по мамке плачет.

Вякает и ничегошеньки не понимает. Лежит и глазёнками по сторонам хлопает. Лопочет будто.
Постельку вот только, под ним поменять бы надо.

Пришёл как-то знаменитый художник к другому такому же, тоже не менее знаменитому художнику,
работами своими поделиться. Между нами, на вроде как похвастаться. И начал даже ему показывать.

А тот, художник-то всем известный, к которому пришли, обрадовался неописуемо, и давай тоже своими шедеврами
навстречу ему трясти. Импровизированный как бы обмен мнениями совместных работ, тут же прямо, на коленях
друг у друга в общем коридоре произошёл.

Этот, тот, что знаменитый очень художник, первый который со своими работами пришёл, представляете, ушёл,
и не попрощался даже в итоге.
Не понравилось ему что-то. Ушёл и двери за собою демонстративно не прикрыл.
Вывалился из квартиры, двери разхлебянил на всю катушку и до свидания хозяину сказать не соизволил.

Ох, уж эти, художники; — Ну их всех, к чертям собачьим!

Доброта — это черта характера, настроение, или субъективное отражение некоторых сложившихся взаимоотношений?
И пользоваться постоянно добротой может кому-то быть выгодным?
А ещё — следует ли считать Доброту как расходный материал?

Также очень интересно — доброта, может быть, каким-то образом накапливаться?
Например, сосредотачиваться в одних руках, передаваться, транслироваться, или быть предметом всеобщего торга?
Или может, она для нас является всего лишь неким обусловленным компромиссом? Вынужденной реакцией на сложные обстоятельства?
И вообще; её, доброту, возможно хоть как-то с кого-то потребовать? К обязанности каждому предъявить?
Или она сплошь лицемерна?
Доброта, скажите, она искренняя?

А я вам скажу!
Доброта — это всегда то, что вы от неё ожидаете.
Она как и вечная вселенская истина. И чем больше о Добре говорить, тем оно становится от этого только абсурднее!

Нет ничего слаще проклюнувшейся из земли морковки!
Молодой, востроносой, нетерпеливой и любопытной. Только что охапкой вырванной с грядки.

Нету соперницы у огородной морковки, не народились ещё.
А она так и будет у нас почти всё лето безраздельно царствовать — до самых первых, поспелых яблок!

Так-то, вообще-то, Колька не любил рассуждать.
Да оно и некогда ему было; всё работа, работа — так мелочёвка сплошная.

А ему, может быть, хорошее вспомнить о себе не хватало.
Раздобудет он как-нибудь бутылочку беленькой. Сигаретами с фильтром разживётся. Запрётся куда-нибудь у себя поглубже,
где потеплее и никто не мешает. Разольёт сам себе помаленечку. Да и хряпнет по первой.
Вот тогда мысль его и забирала!

Например; Люди проходят мимо моста огромного, ногами крепко по разные берега стоящего. Где-нибудь на далёком
сибирском Иртыше. И спрашивают друг у друга;
— А кто это здесь мост такой красивейший, да прочный, на века забахал?
А им тут же и отвечают;
— Так это Колька. Это он построил. Он ещё в том веке жил.

Или вот пусть даже родничок, какой безвестный, у тропы народной. И тоже люди интересуются;
— А это кто, скажите, чья добрая душа всё здесь обустроила по-человечески?
А им отвечают;
— Так это же Колька! Он всё построил, его рук дело. Он в том веке кажись ещё жил.

Кольку, от таких слов, изнутри распирало. И щемило глубоко где-то под ложечкой.
Чуть ли слеза обильная из глаз не наворачивалась. Так благодарен он людям был, помнящих и любящих его.
Он и не стыдился слёз.
Колька Кокчетав весь, сам, от самого фундаментного основания, один «с нуля» строил.
Раствор, кирпич, бетон — вот этими голыми руками! Не было просто времени ему, на мосты разные через реку.
Да и родничка в Казахстане не было. Степи же кругом.

А фундаменты, их никто и не видит. О фундаментах не принято торжественно говорить. А так иногда этого хочется!