В давние-давние времена, в стародавнюю технически не продвинутую эпоху, лет эдак тридцать тому назад,
когда у настоящих мужиков руки ещё по локоть соляркой пахли, тогда и время по другому текло, и люди были попроще,
да и нравы не такие мрачные и сплошь вороватые, народ ещё умел как-то по-простому жить и без желчи завидовать.

А потом зависть вдруг куда-то бесследно пропала. Будто улетучилась. И никто теперь друг дружке не завидует.
Нынче просто сразу презирают!

Когда в долг просят; дать или не дать?
Мучительный вопрос. Врасплох как не попасть. Не впасть в оцепенение на долгие минуты размышления, и определиться.

Как разрешиться; вернут моё, иль не вернут?
Или уж сразу в этом акте со всем своим на век и на всегда проститься?

Как быть, когда просить о чём-то начинают?
Жизнь не мила, становится неловко, хочется уйти, встать, вырваться, оставить все эти разговоры.
И жизнь уже не та, не так, не тем путём пошла, не всё в течении её легко и просто.
Не дам — скупой!
А дам, принудит если, потом же буду и плохой. Ох, как всё сложно, нет ответов.
Так непонятно всё. Устал, уснуть бы, и на всегда покой...

Но нет, приходится держать ответ — вопрос прямой, дать или не дать? Как будет благороднее для собственной души?
Отдать, проститься, стерпеть удар кинжала прямо в сердце, и простить...

Иль раз и на всегда всё сразу прекратить, прогнать проклятого мучителя, чтоб больше не просил, и в этом утвердится.

Вышел Гурьян во двор, а кругом пусто, и только ветер один холодный гуляет.
Праздность наступила, решил Гурьян.

Плетётся навстречу мужичонка; руки-ноги в карманы спрятал, а головы совсем невидно. Нету на месте головы.
Так и прошёл мимо — поздороваться-то нечем.

Кризис — подвёл итоги Гурьян. Кризис затянувшихся преобразований.
Раньше-то враг хоть снаружи был; явный, и скрытный, но обязательно поддающийся выявлению. И ещё далеко где-то.
А как теперь без врага жить? — здесь Гурьян уже не нашёлся, — слишком неопределённо всё.
Враг обязательно лицо иметь должен.

Люди, они такие не постоянные. Сделаешь им один раз добро, на пробу, ради эксперимента,
а они быстро к этому привыкают.
Ждут. Злятся. А ты им уже как будто теперь должен.

Нет, ни в чём нету меры. Меры народ не знает.
Поэтому правильней всё самому мерить; никого не привечать, не приучать, близко рядом на долго не ставить.
Лучше скромненько отношения разнообразить; буднично сперва брылы начистить, на поддавать пиндалей,
тырок хороших, одному, другому, физиономии хорошенько со смыслом обрисовать, лица выразительно приукрасить,
потом с радостью извинится, но, не перед всеми — коалицию создать.
И зажить потом мирно со всем народом; Ходить и распускать сплетни, плести заговоры,
использовать широко народную чёрную дипломатию,
стравливать между собой воинствующих соседей, интриговать,
одним словом, жить как всегда и жили, обычной насыщенной нормальной человеческой жизнью!

Если нисколько не лениться и рисовать, рисовать, толочь в ступке краски, а потом продавать, продавать, сопли на морозе морозить,
даже, если надо, привязаться к кому-нибудь цепко-цепко и не отставать, крепко-крепко работы свои хвалить, силой навязывать,
обмануть где-то даже, наобещать в три короба, людьми известными заручится, частями оплату обещать принимать,
не торопить, говорить, говорить, заговаривать, подлог совершить, попугать малость, с нужными людьми договориться;

Сбить вооружённую до зубов компашку и перегородить большую дорогу...
....должен, должен художник всё-таки как-то жить, в этом суровом мире из страшно капризных финансов!

После того как я пересмотрел все лучшие фильмы из списка Всех Времён и Народов, мне стало грустно.

Пусто на душе стало. Я понял, что всё самое интересное в моей жизни, уже произошло.
И ожидать большего, уже не стоило...


И вот тогда вдруг неожиданно я завыл. Громко и протяжно, как одинокий беглый волк из лесной глухой чащи.
А гулкое эхо разнесло мою взорвавшуюся тоску по всему двадцатисемиэтажному, наспех отстроенному
из монолитного бетона дому.

Я выл закатив глаза, исступлённо исполняя финальное соло, как поют быть может свою последнюю песню
затерявшиеся где-то в глубоких оврагах, среди пустых и бесконечно заснеженных степей, холодной,
бескрайней средне-русской равнины, обречённые, отбившиеся от стаи псы.
Для них это как заключительный, ритуальный танец.

На мой вой тут же сбежались все жильцы. Простите, так уж получилось.
Они барабанили в дверь. Требовали прекратить выть. А кто-то сразу вызвал спасателей.

Дверь металлическую успешно взломали, а меня выволокли во двор прямо на грязный снег.
Я стоял посередине улицы, дрожал, а вокруг толпились люди. Некоторые жалели меня.
Было очень холодно. И я был страшно напуган.

Кто-то сказал; До чего довели, бедное создание.
А другой уточнил; Хозяин уехал когда ещё начинались первые праздники, и обещал вернуться к Старому Новому Году.
Вот видимо пёс и не выдержал долгой разлуки.

А я подумал; Много они понимают...

Не знай, я вот любому помочь готов. Мне кажется на доброе дело, ну, ни чего не жалко.
Надо будет, последнее отдам, лишь бы ближнему впору подошло.
С себя нижнее сниму, а помирать на улице ни за что не оставлю. Словом последним, хоть поддержу!

Пусть человек живёт и чувствует, что вокруг тоже люди живут. Поди не звери ведь.
Что помочь другому, это наш первый закон. Что, завтра быть может, сам нагишом на проезжей части загибаться буду.
А ты же мне и поможешь. Бельишком своим до дома дойти поделишься.

Помогу, обязательно всем помогу. Слова доброго каждому лучшего подберу, нисколечко не пожалею.
Правда, до тех пор, пока, если вдруг денег этого нам не коснётся...

Нельзя от человека требовать многое, каждый живёт лишь своим поприщем.
Один землю пашет и ничего ему больше не надо, другой просеивает. А третьему хоть глаза выколи, всё равно ведь
на баррикады сбежит. Уйдёт и других с собой сманит. Ну, не могут они обойтись без активного отдыха.

И просить подменить долю никак не получится.
Это ведь как здорового человека, с детства юного счастливой мечтой окрылённого, рослого, симпатичного и совестливого,
и в современном кредитном учреждении ему поработать предложить временно.
А, или тем же напёрсточником — кидаловом с весёлым лохотроном пошустрить на колхозном рынке!

Хотя напёрсточники, те-то уже от природы, все как один готовенькие сотрудники банков и действующие адвокаты!
Табличку на тёмный подвал вешай и их сажай.
И ещё цыган в прихожую, для вечного праздника.

А так в основном, пусть каждый занимается своим любимым выбранным делом!




ссылка

Честность — это наш самый крайний рубеж. Это то, к чему призывать ещё можно.
Это последний оставшийся у вас аргумент к которому апеллировать приходится, когда прижмут,
а защищаться больше уже нечем.

Честность — это всегда призыв. Просьба, без потери собственного лица, проникнуться к сложившимся обстоятельствам.
О честности ведь поговорить за всегда хочется. Пристыдить ею при случае. Похвалятся и даже кичиться на публику.
Но, надеяться на честность далеко не приходится.
При этом честность, тот самый клич, которым только прикрываются. С нею нападают, ставят в упрёк,
и пытаются эксплуатировать.

Зато став навсегда честным, представиться потом им, или хотя бы собственной честностью заручиться,
является для нас уже невозможным.

А у нас сегодня пирог яблочный....
Пусть неумелый он, неказистый, не фотогеничный где-то, незамысловатенький, страшненький даже слегка,
с корявой развалившейся корочкой, но, зато такой ужасно вкусненький!

Ну, а те, что казистые все, глянцем как для парада хитро покрытые, замысловатые и специально узорчатые,
...я такие даже боюсь.
Мало ли потом куда побежишь, за красотой-то вечно гоняясь....